Галерея Уффицы. Зал Микеланджело

Галерея Уффици промелькнула перед нашими глазами как метеор. Нельзя объять необъятное, но мы пытались.  У   нас было  всего 3 часа свободного времени, а нужно  хотя бы   2 недели.     Мы бежали по великолепным коридорам, опоясывающим U-образное здание канцелярий Медичи — Galleria degli Uffizi, а для нас просто Галереи Уффици.  Потолок западного коридора второго этажа расписанный около 1658 -1679 годов представлял знатных  флорентийцев и  граждан  Великого  герцогства Тосканского  прославившихся  в науках,    искусстве и  мудром правлении.

Другая часть  потолка  посвящена олигархическому  семейству  Медичи,  некоронованным  королям  Флорентийской республики и крупнейшим  банкирам того времени.  Медичи вошли в историю как  меценаты   и   крестные  отцы  Итальянского  Возрождения  XV века – блистательного   «quattrocento». А сейчас мы гуляем, точнее,  бежим  по коридорам их бывшей канцелярии.

Надо сказать,  что за возможность увидеть   самую богатую   коллекцию искусства Италии туристам следует   благодарить последнюю представительницу прямой линии рода Медичи  Анну Марию Луизу (1667 – 1743) , в замужестве курфюрстину  Пфальскую. Она осталось бездетной,  т.к. еще до политически организованной свадьбы  ее будущий муж  курфюрст был заражен сифилисом. Эта болезнь,  как и чума,   пришли   в Европу в эпоху Великих географических открытий и унесли в могилу многих,   в том числе  и Рафаэля и его  знаменитую натурщицу.   Овдовевшая  Анна Мария  Луиза вернулась во Флоренцию и посвятила свою  жизнь собранию  антиквариата и фамильным  коллекциям. В  1743 она завещала Флоренции всю коллекцию произведений искусства рода Медичи, находящихся в Галереи Уффици,  галереях  палаццо Питти и  на виллах Медичи,   с одним условием — ни одно из этих произведений искусств не может быть продано или вывезено из Флоренции. Так роскошные дворцы Медичи превратились в богатейшие  музеи.  

Фрагмент потолка с портретом  Джованни де Медичи, который  еще в XIV веке   превратил  Банк Медичи в одно из  самых высокодоходных предприятий в Европе.  Джованни де Медичи считается основателем политического могущества всего рода Медичи. Он же отец легендарного Козимо Медичи и прадед Лоренцо Великолепного, самого щедрого из покровителей  и меценатов. А вообще в семействе Медичи значатся четверо римских пап  и две королевы Франции. Но из всех,  кто был связан с Медичи узами родства  и дружбы,  самым прославленным  был и  остается  Микеланджело Буонарроти, сын обедневшего флорентийского дворянина Лодовико Буонарроти.  

Фрагмент потолка западного коридора  второго этажа, посвященный    скульпторам   и архитекторам   Флоренции. В руках   Микеланджело  созданный им макет купола  собора Святого Петра в Ватикане.  

У нас глаза разбегались от  изобилия искусств и его создателей. Рука  устала поднимать объектив,  голова кружилась от    красоты, тишины,  золотистой росписи   потолков,  грации античных статуй, белеющих  на фоне картин . И  все это оригиналы!  Но надо бежать глядя на часы.  И вдруг я замерла. .

Двери распахнуты, алые стены, впереди тондо! Это зал №35 второго этажа, зал Микеланджело и флорентийских художников конца   XV начала XVI веков, пик Высокого Возрождения. 

У  входа в зал мечтательная спящая Ариадна, III век до нашей эры, римская копия эллинистической  скульптуры.

Судьба этой статуи  так же драматична и  полна скитаний,  как и Венеры Медицейской,   вывезенной  французами  и возвращенной в галерею Уфиици после падения Наполеона на свое  законное  в центре зала    Трибуна.  Ариадна тоже только недавно вернулась  на свое  место, пустовавшее в красной комнате  с 1794 г . Оставим ее тихо спящей и проведем  параллель   между  периодом итальянского Возрождения и великой эпохой расцвета эллинского мира.

Греция и  Рим  до  появления   христианства   создали   великолепное   искусство, литературу, науку, философию. Затем на целую тысячу лет вся эта красота  и мудрость была сокрушена, предана проклятию и  ниспровергнута  в  могильный мрак.

 Через 2000 лет после классического и эллинистического периодов Античности снова  вспыхнуло искусство,  началась эпоха  «quattrocento» — вершины итальянского Возрождения. Человек  снова старался достичь   идеала силы, красоты и  личного обаяния,  а также  развить свой интеллект и увеличить объем знаний.  

Великая  древнегреческая скульптура вдохновляла и 15-летнего    Микеланджело    в Садах Медичи.  У юного Микеланджело  были великие учителя, девизом которых был Гуманизм. Ученые Платоновской академии  раскрыли  Микеланджело глубину  греческой и всемирной литературы,  а также то,  что  вера  и  знание могут существовать рядом друг с другом и даже обогащать друг друга.  Благодаря  покровительству Лоренцо Медичи в Платоновской академии  собрались  самые блестящие умы  Европы конца  XVI века. Они формировали мировоззрение Микеланджело подобно тому,  как потом он высекал  из  блоков    каррарского мрамора свои статуи. 

Классические греческие скульптуры были безупречно красивы   и грациозны, но в них не было той бьющей через край жизненной силы,  которую вдохнул  в мрамор  Микеланджело. Он   был и мечтал оставаться  Скульптором,  свободным  как его Давид.  Но  жизнь, и политика  вынуждали его  быть одновременно  великим  Скульптором,  Живописцем, Литейщиком, Инженером  и  Архитектором. Причем, во всех областях он был новатором и достиг  вершин,  до  которых    не смогли подняться его и наши современники.  Ему завидовали Леонардо да Винчи, его  работы тайком  копировал Рафаэль,  не говоря уж о других.

 Но когда титанический труд  над пятиметровой статуей  Гиганта –  Давида, ставшего символом свободной Флоренции близился к завершению,  Микеланджело  взял в руки кисти и краски. И создал шедевр итальянской  живописи начала  XVI века. Это было тондо  диаметром 120 см с изображением Святого Семейства, известное как тондо, или мадонна  Дони.

Это тондо было создано в 1504 -1506 годах. До приказа  папы Юлиана II явиться  в Рим и приступить к каторжному труду росписи потолка Сикстинской  капеллы в технике фрески оставалась еще четыре года. Но тондо,   выполненное  в  технике канджианте, когда   гладкая  кожа персонажей напоминает мрамор,  было  предвестником Сикстины.  . Микеланджело доказал,  что он не только великий Скульптор,  но и Живописец.   

Но почему тондо называется Дони? Это случилось после того, как   Микеланджело вынужден  был подписать тяжелый для него,  но необходимый   Флоренции  контракт  на изготовление статуй Двенадцати   Апостолов для Сиены. 

 Вот как об этом пишет Ивинг Стоун:  

*«Первым следствием договора на «Двенадцать Апостолов» был  визит  Аньоло Дони — соседа и товарища детских игр. Отец  его  нажил  состояние,  торгуя шерстью, купил заброшенный дворец близ особняка Альбертини в приходе Санта Кроче и поселился там. Аньоло Дони, унаследовав отцовское дело  и  дворец, пользовался репутацией самого изворотливого  и  хитрого  торгаша  во  всей Тоскане. Он разбогател и заново перестроил свой особняк.  В  финансовом  и социальном отношении он вознесся так высоко, что теперь  был  помолвлен  с Маддаленой Строцци.

Его провел в сарай, виновато улыбаясь, Бэппе. Микеланджело был  вверху, на подмостках,  и  обтачивал  пращу  на  левом  плече  Давида.  Он  сложил инструмент и спустился по лестнице вниз. Дони стоял перед  ним  в  дорогом модном камзоле, на плечах его вздымались пышные  буфы  кружевной  рубашки, схваченной на груди и талии золотыми пряжками.

 — Я скажу тебе без обиняков, Буонарроти, зачем я пришел, — начал  Дони, едва Микеланджело ступил на землю. — Я хочу,  чтобы  ты  сделал  для  меня «Святое  Семейство»:  это  будет  свадебный  подарок  для  моей   невесты, Маддалены Строцци.

 Микеланджело покраснел от удовольствия; Маддалена выросла в  доме,  где стоял его «Геракл».

— Строцци любят искусство, у них хороший вкус, — смущенно сказал он.  — Святое Семейство» из белого мрамора…

 Крошечный рот Дони, обрамленный по углам резкими продольными складками,

недовольно дернулся вниз.

 — Нет, нет, хороший вкус — это у меня! Мне, а  не  Маддалене  пришла  в голову мысль обратиться к тебе с заказом. И кто тебе сказал хоть  слово  о мраморе? Мрамор будет стоить уйму денег. Я хочу заказать картину,  которую можно вставить в круглый столик.

 Микеланджело схватил свой молоток и резец.

— Зачем же ты пришел ко мне, если хочешь картину? Я не окунал  кисти  в краску вот уже пятнадцать лет.

— Я пришел к тебе из чисто  товарищеской  привязанности.  Из  верности. Ведь мы с тобой выросли по  соседству.  Помнишь,  как  мы  гоняли  мяч  на площади Санта Кроче?

— Я скажу тебе без обиняков, Буонарроти, зачем я пришел, — начал  Дони, едва Микеланджело ступил на землю. — Я хочу,  чтобы  ты  сделал  для  меня «Святое  Семейство»:  это  будет  свадебный  подарок  для  моей   невесты, Маддалены Строцци.

Микеланджело насмешливо улыбнулся.

— Так что ты скажешь?  —  настаивал  Дони.  —  «Святое  Семейство»,  а? Тридцать флоринов. По десяти за каждую фигуру. Щедрая плата  —  не  правда ли? Ну как, по рукам?

— Ты представляешь себе, сколько художников будут бранить тебя, Дони? У тебя ведь богатейший выбор — в  городе  живет  полдюжины  лучших  мастеров Италии:  Граначчи,  Филиппино  Липпи.  Возьми  хотя  бы  сына  Гирландай , Ридольфо. Он обещает стать великолепным  живописцем,  и  он  напишет  тебе картину за скромную плату.

— Послушай, Буонарроти. Я хочу, чтобы «Святое Семейство» написал ты.  Я уже получил на это разрешение у гонфалоньера Содерини. Не желаю и  слышать ни о Липпи, ни о молодом Гирландайо

.- Но это же глупо, Дони. Если ты хочешь  получить  сукно,  ты  ведь  не отдаешь свою шерсть вместо сукновала мастеру, который делает ножницы

.- Всем известно, что высечь статую  —  это  такой  пустяк,  на  который способен любой художник.

— Ну, хватит! — зарычал Микеланджело, весь вспыхнув, ибо в этих  словах Дони он почувствовал прямой отзвук речей Леонардо. — Я напишу тебе «Святое Семейство». Это будет стоить сто золотых флоринов

.- Сто флоринов! — завопил Дони; его пронзительный голос  раздавался  по всему двору, из конца в конец. — Тебе не стыдно  надувать  своего  старого друга? Товарища детских игр? Это все равно что срезать с пояса  кошелек  у родного брата!

Лишь после того, как Микеланджело  почувствовал,  что  у  него  вот-вот лопнут барабанные перепонки, они сошлись на семидесяти флоринах. Видя, как в глазах Дони играют  лукавые  огоньки,  он  угадывал,  что  тот  все-таки перехитрил или по крайней мере перекричал его. Конечно, Дони   заплатил  бы, поломавшись, и сто флоринов.    Уходя, Дони сказал уже с порога:

— Из всех мальчишек по соседству  никто  не  гонял  мяч  хуже  тебя.  Я прямо-таки поражаюсь: такая тупость в игре — и такие успехи в  скульптуре. Ведь ты теперь самый модный художник.

— Так вот почему ты явился сюда — я, по-твоему, модный?

— Иной причины и не было. Скажи, когда я могу посмотреть наброски?

— Наброски — это моя забота. А ты получишь готовую вещь.

— Кардиналу Пикколомини ты подавал на одобрение наброски.

— Пусть тебя сначала сделают кардиналом!

Когда Дони ушел, Микеланджело понял,  что  он  явно  сглупил,  позволив этому  человеку  навязать  себе  на  шею  еще  один  заказ.  И  разве  он, Микеланджело, так уж знает живопись? Стремится к ней, очень ее любит?  Да, он разработает композицию «Святого Семейства», он  с  удовольствием  будет рисовать. Но кисть и краски? Юный Гирландайо владеет ими гораздо лучше.    Тем  не  менее  интерес  к  работе  у  него  был  разбужен.  В   папках Микеланджело  хранились  десятки  рисунков  к   изваянию   «Богоматери   с Младенцем» на тот случай, если братья Мускроны, купцы из  Брюгге,  все  же подпишут  договор,   замышленный   Якопо   Галли.   Рисунки   были   очень одухотворенные, возвышенные, мирского в них чувствовалось мало. А  «Святое Семейство» надо писать  по-другому:  это  будет  совершенно  земная  вещь, простые, обыкновенные люди. 

Как всегда в жаркие летние  дни,  когда  он  позволял  себе  отдохнуть, Микеланджело бродил по дорогам Тосканы, рисуя крестьян то  за  работой  в поле, то за ужином подле жилища  в вечерней  прохладе;  у  дверей  молодые матери кормили  грудью  своих  младенцев  перед  тем,  как  уложить  их  в колыбель. Скоро у него уже скопились наброски для картины Дони:  у  одного дома он зарисовал юную девушку с сильными руками и плечами,  у  другого   пухленького розовощекого  мальчика  с  кудрявой  головкой,  у  третьего старика  с  бородой  и  лысиной.  

Соединив  эти  фигуры  в  одном  эскизе, Микеланджело скомпоновал  эффектную  группу,  расположившуюся  на  зеленой траве. Он написал красками руки,  лица,  ноги,  голого  мальчика . Здесь колорит не вызывал у него сомнений, но тона платья Марии и Иосифа  и  цвет одеяльца, которым был прикрыт младенец, ему никак не давались.

Скоро  Микеланджело  закончил  картину,  колорит  ее  был  приглушен, монотонен, похож на цветной  мрамор.  Платье  Марии  Микеланджело  написал светло-розовым и голубым, одеяло младенца — оранжевым, от бледного тона до густого, насыщенного, плечо и рукав Иосифа  —  тускло-синим.  На  переднем плане картины  виднелись  редкие  пучки  простеньких  цветов,  на  заднем, справа, был изображен лишь один Иоанн;  его  проказливое  личико  казалось устремленным куда-то вверх.

Чтобы доставить  себе  удовольствие,  с  левой стороны от Марии и Иосифа Микеланджело написал море, с правой — горы. А на фоне моря и гор — пятерых обнаженных юношей, сидящих на невысокой стене из камня,  —  залитые   солнцем,   чудесные   бронзовые   фигуры,   создающие впечатление, будто перед глазами зрителя был греческий фриз.

Когда Дони по зову Микеланджело явился и взглянул на  готовую  картину, лицо у него вмиг сделалось таким же красным, как и его нарядная туника.

— Укажи мне в  этой  мужицкой  мазне  хоть  одно  место,  где  была  бы святость!  Хоть  какой-то  признак   религиозного   чувства!   Ты   просто издеваешься надо мной

.- Я не такой глупец, чтобы  тратить  на  это  время.  А  тут  чудесные, красивые люди, полные нежной любви к своему ребенку.

.- В мой дворец мне надо «Святое Семейство»!

— Святость — это  не  внешние  приметы,  не  обличия.  Святость  —  это внутреннее, духовное качество.

— Я не  могу  подарить  этих  крестьян  на  траве  своей  взыскательной невесте. Я потеряю всякое уважение в семействе Строцци. Ты выставишь  меня в самом дурном, самом черном свете.

— Разреши тебе напомнить, что ты не оговорил себе  права  на  отказ  от картины.

Глаза Дони сузились в щелки, затем он выкатил их и закричал:

— А что делают в «Святом Семействе» эти пятеро голых парней?

— Ну как же, — они только что искупались в море и  обсыхают  теперь  на солнце, — спокойно ответил Микеланджело.

— Ей-богу, ты тронулся! — взвизгнул Дони. — Где это  слыхано,  чтобы  в христианской картине рисовали пятерых голых парней?

— Рассматривай их  как  фигуры  фриза.  У  тебя  будет  одновременно  и христианская живопись, и греческая скульптура,- и все  за  одни  и  те  же деньги.  Вспомни,  что  ты  сначала  предлагал  мне  за  картину  тридцать флоринов, по десяти за каждую фигуру. Будь я жадным, я взял бы с  тебя  за этих пятерых парней пятьдесят флоринов  дополнительно.  Но  я  не  возьму, потому что мы соседи по приходу.

— Я снесу картину Леонардо за Винчи, — хныкал Дони, — и он замажет этих пятерых бесстыдников краской. 

До сих пор Микеланджело лишь забавлялся препирательством. Но теперь  он крикнул в гневе:

— Я подам на тебя в суд за порчу произведения искусства!

— Я оплачиваю это произведение и вправе портить его, как хочу.

— Вспомни-ка Савонаролу. Я заставлю тебя отвечать перед Советом!

Скрежеща зубами, Дони выскочил вон. На следующий день слуга Дони принес кошелек с тридцатью пятью флоринами,   половиной  условленной  суммы,  и расписку, которую Микеланджело должен был подписать.

Микеланджело  отослал эти деньги с Арджиенто обратно. На клочке бумаги он нацарапал: «Святое Семейство» будет стоить отныне сто сорок флоринов». 

Флоренция потешалась над этим поединком; многие заключали пари,  споря, кто  выйдет  победителем  —  Дони  или  Микеланджело.  Шансы  Микеланджело казались гораздо меньшими, ибо никому еще не  удавалось  провести  Дони  в денежных делах. Однако день его венчания приближался, а он  давно  уже  из хвастовства разболтал по всему городу, что официальный художник  Флоренции исполняет его заказ — пишет свадебный подарок невесте.   

 Скоро Дони вновь явился в сарай Микеланджело на дворе Собора, в руках у него был кожаный кошелек о семьюдесятью флоринами.

— Вот твои деньги, давай мне картину, — кричал он Микеланджело.

— Это нечестно, Дони. Картина тебе не понравилась, и я  освободил  тебя от всех обязательств по договору.

— Ты меня не проведешь, даже не пытайся! Я пойду к гонфалоньеру,  и  он заставит тебя выполнить договор.

— Вот уж не подозревал, что тебе так полюбилась моя картина. Ты, видно, стал заправским  коллекционером.  В  таком  случае  выкладывай  сто  сорок флоринов  и конец разговору.

— Мошенник! Ты соглашался писать картину за семьдесят..

— Этот договор ты нарушил, прислав мне тридцать пять флоринов. Сейчас я изменяю условия. Моя новая цена — сто сорок флоринов.

— Я  не  буду  платить  такие  деньги  за  посредственную  крестьянскую картину, ты этого не дождешься, — бушевал Дони.

— Скорей  тебя  повесят  в проемах окон Барджелло!

Микеланджело уже думал, что он  достаточно  подурачился,  и  был  почти готов отослать картину  заказчику,  когда  босоногий  деревенский  мальчик принес ему записку. В ней говорилось:   «До меня дошел слух, что Маддалена желает получить  твою  картину.  Она говорит, что ни один другой свадебный подарок не будет ей столь  по  душе, как эта картина. К.»

Микеланджело вмиг узнал, чей это почерк. Ему было хорошо известно,  что Маддалена   Строцци   —   приятельница   Контессины.   Значит,   радовался Микеланджело, кто-то из старых друзей Контессины еще  поддерживает  с  ней отношения! Довольно улыбаясь, он присел к столу и написал письмо Дони:. «Я вполне сознаю, что плата, назначенная мной за мою  картину,  кажется тебе чрезмерно высокой. Как старый и близкий друг, я  освобождаю  тебя  от всех финансовых  обязательств  по  договору,  уступив  «Святое  Семейство» другому своему другу».   

Едва Арджиенто, переправив письмо, присел на свое место  в  сарае,  как туда ворвался Дони,  кошелек, который он швырнул на  стол,  зазвенел  так громко, что на мгновение заглушил стуки молотков, несущиеся со двора.

— Я требую отдать мне картину. Она теперь моя по всем правилам. -Схватив кошелек, он развязал его и высыпал на стол груду золотых монет.  — Считай! Сто сорок флоринов золотом. За несчастное семейство крестьян, рассевшихся на травке у дороги. Почему я поддался тебе и позволил так себя ограбить — это выше моего понимания!

Микеланджело передал картину Дони из рук в руки.

— Прошу поздравить от меня твою будущую супругу.

Шагая к выходу, Дони негодовал:

— Художники! И кто сказал, что это непрактичные люди? Ха! Да ты разорил хитрейшего купца во всей Тоскане!  

Микеланджело  сложил  в  стопку  монеты.  Вся  эта  история  ему  очень нравилась. Она освежила его не хуже любого отдыха.Спустя некоторое время, отнюдь не желая того, а может, и  желая,  Микеланджело  увидел, что он возглавляет целую школу молодых одаренных художников.  Неожиданно  навестил  мастерскую  Аньоло  Дони,   теперь  он  усиленно распространял слух, что именно под его влиянием Микеланджело встал на путь художника-живописца. Разве  Микеланджело  не  твердил  постоянно,  что  он непричастен к живописи? И разве не он,  Дони,  в  свое  время  понял,  что только его вера в талант Микеланджело побудит скульптора  встать  на  путь живописца, суля ослепительные успехи?  Басня  выглядела  правдоподобно.  И поскольку кое-кто принял ее за чистую монету,  Дони  становился  одним  из признанных знатоков искусства во Флоренции.»*

 Ну а  нам пора бежать дальше. Ведь нас ждут еще и Венера   Медицейская,  и Лаокоон,  и Аристофан и многие  другие сокровища галереи Уффици. 

Флоренция апрель 2016 г

Автор Татьяна Бойко-Назарова

Другие работы автора вы можете посмотреть здесь: http://travelreal.ru/tatyana-nazarova

._________________________________________________________

*Ирвинг Стоун. «Муки и радости». Книга шестая.  Гигант  Стр 518.  «Картя Молдовеняскэ» Кишинев,   1975.