Письмо из блокадного Ленинграда

В этом году исполняется 70 лет со дня Победы над фашистской Германией. А 27 января исполняется 71 год снятия блокады Ленинграда. Мой муж, В. К. Рыбин, попросил меня поместить к этому дню на сайт сохранившееся письмо своего отца о жизни блокадного Ленинграда.

Муж вспоминает: «Мой отец, Рыбин Константин Алексеевич, ин­же­нер-ар­хи­тек­тор по гра­ж­дан­ской про­фес­сии, служил во время блокады Ленинграда в квартирно-эксплутационной части во­ен­но-морского гос­пи­та­ля. Он отвечал за бытовые условия содержания раненых. В 1942 го­ду к нам на Урал, где я вместе с матерью находился во время эвакуации, прие­ха­ла со свои­ми дву­мя деть­ми се­ст­ра моего отца. Их пе­ре­пра­ви­ли по «До­ро­ге жиз­ни». Они бы­ли из­мо­ж­де­ны от го­ло­да, из­му­че­ны до­ро­гой и при­вез­ли пись­мо от от­ца к ма­те­ри, без об­ра­ще­ния и под­пи­си. Как это яс­но из пись­ма, это было им сделано, чтобы избежать го­не­ний за пересылку не­про­ве­рен­ного военной цен­зу­рой текста». Вот это письмо:

Первая из четырёх страниц письма

«Ты хо­те­ла знать всю прав­ду о на­шей жиз­ни. Из­воль, но хо­тя, то, что я те­бе на­пи­шу и так дос­та­точ­но для то­го, что­бы со­ста­вить впе­чат­ле­ние, но о на­шей жиз­ни нуж­но на­пи­сать це­лые то­ма и то не опи­шешь все­го. Пре­ж­де все­го, я дол­жен пре­ду­пре­дить те­бя, что всё, что я те­бе пи­шу, долж­но быть в стро­гом сек­ре­те и рас­про­стра­нять не ре­ко­мен­ду­ет­ся, во из­бе­жа­ние не­до­ра­зу­ме­ний и не­при­ят­но­стей для ме­ня и те­бя. Нач­ну с се­бя.

С 1 ию­ля 41 го­да я всту­пил доб­ро­воль­цем в народное ополчение и с 14 ию­ля был уже на по­зи­ци­ях. Ста­ли ока­пы­вать­ся, го­то­вить до­ты. Наш ба­таль­он был пред­на­зна­чен для ук­реп. рай­она. С 20 ию­ля по 3 ав­гу­ста я ле­жал в гос­пи­та­ле, за­бо­лел, а за­тем воз­вра­тил­ся об­рат­но в ба­таль­он.

С это­го вре­ме­ни нас до­воль­но час­то на­ча­ли на­ве­щать стер­вят­ни­ки, но всё это ка­за­лось в по­ряд­ке ве­щей. За­тем на­ча­лись об­стре­лы из ору­дий. С на­ча­ла сен­тяб­ря и до 14-го сен­тяб­ря об­стре­лы бы­ли бес­пре­рыв­ные, ка­ж­дый день с 5 ча­сов ут­ра до 12 ча­сов но­чи, при­чём бил всё вре­мя по од­но­му и то­му же мес­ту, ме­то­дич­но. В об­щем, пи­сать обо всём этом слиш­ком мно­го, да и на во­ен­ные те­мы мне не хо­те­лось бы рас­про­стра­нять­ся. А вот по­сле вой­ны бу­дет что по­рас­ска­зать. Мо­гу толь­ко ска­зать, что ме­ня (имен­но ме­ня) об­стре­ли­ва­ли из пу­ле­мё­тов с са­мо­лё­та, был под бом­бёж­кой, еле вы­лез из-под раз­ва­лин и в ко­неч­ном ито­ге мо­гу счи­тать се­бя чу­дом спас­шим­ся. Так как не толь­ко из мо­их со­слу­жив­цев, но изо все­го ба­таль­о­на спас­лось че­ло­век 50, ос­таль­ные или по­гиб­ли, или по­па­ли в плен, что ещё ху­же. Полз око­ло 2 ки­ло­мет­ров по­лем, при­чём сто­ит чуть при­под­нять спи­ну, как по те­бе за­стро­чат сра­зу не­сколь­ко пу­ле­мё­тов и ав­то­ма­тов. По­пал в Пуш­кин, от­ту­да нас пе­ре­гна­ли в Сла­вян­ку, а из Сла­вян­ки на по­ез­де но­чью при­вез­ли в Ле­нин­град и рас­пре­де­ли­ли по час­тям. Ме­ня на­пра­ви­ли в гос­пи­таль, где я и на­хо­жусь до сих пор.

Ну, о се­бе до­воль­но. Те­перь по­про­бую рас­ска­зать о жиз­ни Ле­нин­гра­да. С на­ча­ла сен­тяб­ря и, осо­бен­но в ок­тяб­ре нем­цы уси­лен­но бом­би­ли Ле­нин­град, при­чём бом­бёж­ки бы­ли очень ин­тен­сив­ны­ми. Дос­та­точ­но ска­зать, что в наш дом по­па­ло 6 фу­гас­ных бомб (прав­да, не­боль­ших). Про ок­раи­ны, осо­бен­но, Ки­ров­ский рай­он, и го­во­рить не при­хо­дит­ся. Эти бом­бёж­ки про­дол­жа­лись до пер­вых силь­ных мо­ро­зов в де­каб­ре ме­ся­це. На­род был из­му­чен по­сто­ян­ны­ми тре­во­га­ми, де­жур­ст­ва­ми на кры­шах, ту­ше­ни­ем по­жа­ров по 6-7 ча­сов. Не­да­ром на­ши шут­ни­ки го­во­ри­ли, что са­мой луч­шей му­зы­кой, луч­ше лю­бых сим­фо­ний Бет­хо­ве­на, они счи­та­ют сиг­нал от­боя воз­душ­ной тре­во­ги. Бы­ло очень мно­го жертв. С но­яб­ря ме­ся­ца, ко­гда нем­цы замк­ну­ли ок­ру­же­ние око­ло Кол­пи­но, они ста­ли ин­тен­сив­но уп­раж­нять­ся в стрель­бе из даль­но­бой­ных ору­дий по го­ро­ду, бла­го цель боль­шая и ку­да-ни­будь да по­па­дут. Эти уп­раж­не­ния про­дол­жа­ют­ся и по сей день. Они при­но­сят боль­шие раз­ру­ше­ния и жерт­вы, прав­да, не та­кие, как бом­бёж­ки. С кон­ца де­каб­ря до 4 ап­ре­ля не­мец над Ле­нин­гра­дом не по­ка­зы­вал­ся, и в этом от­но­ше­нии бы­ла пе­ре­дыш­ка. Сей­час эта ис­то­рия по­вто­ря­ет­ся, прав­да не в та­ких раз­ме­рах, как это бы­ло осе­нью.

Но все эти раз­ру­ше­ния и жерт­вы ни­что по срав­не­нию, с те­ми жерт­ва­ми, ко­то­рые по­нёс Ле­нин­град от го­ло­да. По­ло­же­ние с про­до­воль­ст­ви­ем на­ча­ло ухуд­шать­ся ещё с сен­тяб­ря ме­ся­ца. Но осо­бен­но ост­ро это ста­ло в но­яб­ре, де­каб­ре, ян­ва­ре и фев­ра­ле. Нор­ма хле­ба в де­каб­ре бы­ла до­ве­де­на до 125 грамм в день для слу­жа­щих, иж­ди­вен­цев и де­тей и 250 грамм для ра­бо­чих. Мы в это вре­мя по­лу­ча­ли 150 грамм хле­ба и 75 грамм су­ха­рей. Ос­таль­ных про­дук­тов вы­да­ва­ли то­же в ми­зер­ных ко­ли­че­ст­вах. Мы по­лу­ча­ли в де­каб­ре 3 раза в день по­хлёб­ку — клей­стер из ржа­ной му­ки, час­то про­пах­ший по­че­му-то ке­ро­си­ном, и всё же мы бы­ли в го­раз­до луч­ших ус­ло­ви­ях, чем гра­ж­дан­ское на­се­ле­ние, так как они и это­го не име­ли. Кро­ме то­го, нуж­но ска­зать, что хлеб, ко­то­рый вы­да­вал­ся, толь­ко на­зы­вал­ся хле­бом. А му­ки там бы­ло не боль­ше 25%, ос­таль­ное ка­кие-то при­ме­си. На вид это был ку­сок гли­ны, да и на вкус то­же. В де­каб­ре, ян­ва­ре ме­ся­цах во­об­ще кро­ме хле­ба ни­ка­ких про­дук­тов не вы­да­ва­ли. А бы­ло вре­мя, да­же хле­ба не бы­ло. На хле­бо­за­вод, ку­да ез­ди­ли гос­пи­та­ля за хле­бом, без силь­но­го кон­воя ез­дить бы­ло нель­зя, так как у во­рот стоя­ли тол­пы го­лод­ных лю­дей, ко­то­рые ино­гда, не­смот­ря на силь­ный кон­вой, на­бра­сы­ва­лись на ма­ши­ну или под­во­ду и рас­тас­ки­ва­ли хлеб. По­это­му от во­рот хле­бо­за­во­да ма­ши­ны вы­ез­жа­ли на пол­ном хо­ду, а под­во­ды ок­ру­жа­ли кон­ные ми­ли­цио­не­ры.

Ре­зуль­та­ты, ко­неч­но, ста­ли ска­зы­вать­ся, на­род стал уми­рать ещё в но­яб­ре ме­ся­це. Са­мая вы­со­кая смерт­ность бы­ла в фев­ра­ле, ко­гда уми­ра­ло в сред­нем по 20000 че­ло­век в день. С мар­та смерт­ность ста­ла по­ни­жать­ся и сей­час уже не очень зна­чи­тель­на. Ко­гда идёшь по ули­це, то встре­ча­ешь всё вре­мя по­кой­ни­ков, ко­то­рых ве­зут на са­ноч­ках. Сва­ли­ва­ли боль­шин­ст­во, ко­неч­но, в об­щие мо­ги­лы, так как сил на то, что­бы сде­лать гроб и вы­ко­пать мо­ги­лу, не бы­ло. А у мно­гих не бы­ло да­же сил до­та­щить по­кой­ни­ка до клад­би­ща, и они бро­са­ли их по­сре­ди до­ро­ги, за­со­вы­ва­ли в ще­ли, в ко­лод­цы и т.д. Мно­гие уми­ра­ли не до­ма, а пря­мо на ули­це: идёт, идёт че­ло­век вдруг упа­дёт, а сил под­нять­ся, уже нет. Лю­ди рав­но­душ­но про­хо­дят ми­мо, и че­ло­век мед­лен­но уми­ра­ет, Ко­неч­но, на­хо­ди­лись лю­ди, да вряд ли их мож­но на­звать людь­ми, ко­то­рые гра­би­ли та­ких по­кой­ни­ков. На­ча­ло раз­ви­вать­ся лю­до­ед­ст­во. Бы­ва­ло, идёшь по ули­це, ви­дишь, ле­жит раз­де­тый по­кой­ник, идёшь об­рат­но, а у не­го уже зад­няя часть вы­ре­за­на. Бы­ли слу­чаи и убий­ст­ва с це­лью лю­до­ед­ст­ва. По­кой­ни­ки ва­ля­лись на ули­це час­то не­де­ля­ми, не бы­ло ни­ка­ких сил их уби­рать. Ты мо­жешь се­бе пред­ста­вить, во что пре­вра­ти­лись лю­ди. Жен­щи­ны в 20-25 лет вы­гля­де­ли на 50 лет, да и то дру­гая в 50 лет вы­гля­дит ещё мо­лод­цом. Это бы­ли опух­шие ске­ле­ты с чёр­ным цве­том ли­ца. Зре­ли­ще страш­ное: пред­ставь се­бе, пол­зут эти лю­ди по ули­це, по­бли­зо­сти рвут­ся сна­ря­ды, но лю­ди не бе­гут, а бре­дут, еле пе­ре­дви­гая но­ги, рав­но­душ­ные ко все­му, да­же к сво­ей жиз­ни. От­сут­ст­вие дров, ке­ро­си­ну, бен­зи­ну, уг­ля не за­мед­ли­ло ска­зать­ся на жиз­ни го­ро­да. Поч­ти все стёк­ла в го­ро­де вы­би­ты и, где лю­ди ещё юти­лись, ок­на за­би­ты на­ско­ро фа­не­рой. Лю­ди си­де­ли в сво­их уг­лах го­лод­ные в хо­ло­де и тем­но­те. Ки­но­те­ат­ры пе­ре­ста­ли функ­цио­ни­ро­вать ещё в де­каб­ре, то­гда же ос­та­но­ви­лись трам­ваи и трол­лей­бу­сы, ав­то­бу­сы не хо­ди­ли уже дав­но, све­та го­род был ли­шён ещё в но­яб­ре ме­ся­це, за­мёрз во­до­про­вод, вста­ла ка­на­ли­за­ция, за во­дой хо­ди­ли на Не­ву. Все экс­кре­мен­ты вы­ли­ва­лись на дво­ры, ко­то­рые бы­ли за­га­же­ны до по­след­ней сте­пе­ни, лю­ди не мы­лись в ба­не ме­ся­ца­ми, обов­ши­ве­ли, не умы­ва­лись не­де­ля­ми. На­ча­лись эпи­де­мии ди­зен­те­рии, брюш­ня­ка. На этой поч­ве смерт­ность ещё бо­лее уве­ли­чи­лась, так как ма­лей­шее рас­строй­ство же­луд­ка у ос­ла­бев­ше­го че­ло­ве­ка для не­го ги­бель. Ко все­му это­му при­ба­вил­ся лю­тый мо­роз, ко­то­рый дер­жал­ся до мар­та ме­ся­ца и ко­то­рый то­же спо­соб­ст­во­вал ос­лаб­ле­нию ор­га­низ­ма лю­дей. Ули­цы бы­ли за­ва­ле­ны суг­ро­ба­ми сне­га. Гос­пи­та­ля ещё дер­жа­лись, но с се­ре­ди­ны ян­ва­ря, ко­гда и им пе­ре­ста­ли от­пус­кать ток, ото­пле­ния не ста­ло, во­до­про­вод за­мёрз, ка­на­ли­за­ция так­же. Здесь по­ло­же­ние соз­да­ва­лось ещё ху­же, так как ле­чеб­ное за­ве­де­ние без во­ды, ка­на­ли­за­ции и све­та это ка­кая-то фаб­ри­ка смер­ти, да так и бы­ло на са­мом де­ле.

Пред­став­ля­ешь, ка­кую ко­лос­саль­ную ра­бо­ту нуж­но про­де­лать, что­бы очи­стить­ся и вы­вез­ти эту грязь, вос­ста­но­вить лоп­нув­ший во­до­про­вод, ка­на­ли­за­цию. В об­щем, по­ра­бо­тать при­шлось всем и как сле­ду­ет. Сей­час жизнь на­ла­жи­ва­ет­ся и с пи­та­ни­ем луч­ше. Прав­да, да­ле­ко до сы­то­сти. Но, всё-та­ки, то, что по­ла­га­ет­ся по кар­точ­кам вы­да­ёт­ся, хле­ба ра­бо­чим да­ют по 500 грамм, ос­таль­ным 400. Ну, вкрат­це и всё. По­вто­ряю, что об этом мож­но на­пи­сать це­лые то­ма и впо­след­ст­вии их на­пи­шут о на­шей жиз­ни. Кра­сок я не сгу­щал, а, на­обо­рот, чув­ст­вую, как бе­ден мой язык».

Приписка на полях: «Встретил Антонину Иосифовну. Это старуха лет 60. Меньше дать нельзя. Не хватило мужества остановить её, да и боялся ошибиться. Но это была, всё-таки, она».

                                              Автор письма К.А. Рыбин, 1946 год.

Письмо перевели на немецкий и прочитали на встрече с немцами по случаю очередной годовщины освобождения от нацизма. Так они называют наш день Победы. Подходили, просили прощения. Даже те, кто родился после Войны.

Автор Маргарита Рупперт