Путешествие в прошлое. Витебский вокзал.

А.И. Герцен писал, что всякий имеет право писать воспоминания, потому что никто не обязан их читать. Это относится и к моим запискам. Поводом для них послужило недавнее посещение Петербурга, где я родилась и прожила большую часть жизни. Мои воспоминания фрагментарны. Они относятся к наиболее ярким периодам моей жизни, к которым, прежде всего, относятся годы детства, войны, юности.

Когда меня спрашивали, где я живу, я, не задумываясь, отвечала: «У Витебского вокзала». Сейчас, когда было сменено много адресов, наступило «отстранение» и способность увидеть привычное по-новому, может быть, более объективно.

Недавно упомянула этот вокзал в сравнении с вокзалом нидерландского Харлема. В Петербурге ещё раз убедилась, что Витебский вокзал несравненно интереснее как по внешнему облику, так и по интерьеру.

Мои детские воспоминания относятся к концу войны и послевоенному периоду, когда правая часть здания была повреждена снарядами, краска облуплена, окна частично разбиты. Самое интересное было около вокзала. Поле, поросшее цветущими маками, наверно самосеянными, до самого Введенского канала. Этот канал сейчас засыпан, и по проложенной дороге мчатся вездесущие машины. А когда-то он соединял Обводный канал и Фонтанку. По его сонной воде иногда проплывала баржа, а по высоким берегам росли тополя. Место почти безлюдное, куда забегали мы, дети, отправленные гулять в Введенский сад, напротив Витебского вокзала. В саду росли старые деревья, стоял фонтан с девочкой, держащей раковину. У меня есть довоенная фотография, где я обнимаю эту девочку. Она значительно больше меня.

Часть сада занимал пустырь с руинами церкви Введения во храм. Эти руины довоенного времени — свидетельство агрессивного атеизма. Церковь взорвали еще в тридцатых годах. Через много лет, уже в девяностых, на ее месте установили обелиск и разбили сквер.

Обелиск на месте разрушенной Введенской церкви Семеновского полка.

Меня отпускали гулять чаще всего с маленьким братом. Я сажала его в песочницу, а сама играла с подружками до тех пор, пока какая-то мамаша не кричала: «Чей это ребенок обкакался?». Я точно знала, что это мой, и бежала устранять следы детской неожиданности. Самым интересным было сорваться и побежать к вокзалу, смотреть паровоз. Тащить брата было, конечно, тяжело, но мне обычно кто-то помогал. Паровоз стоял под парами позади здания вокзала. Его колеса были значительно больше нас, он издавал страшное чуканье, сопенье, блестел смазанными шатунами и, наконец, издавал гудок, сотрясающий воздух, барабанные перепонки и все внутренности. От этого гудка брат заходился в крике, а мы, счастливые преодолением страха, убегали гулять дальше в садик.

Позади садика стоит здание Военно-медицинского музея. В этом старом доме раньше размещался военный госпиталь Семеновского полка. Фасад украшают бюсты знаменитых русских медиков: Н.И. Пирогова, С.П. Боткина, И.П. Павлова, З.П. Соловьева, Н.Н. Бурденко. История отечественной медицины. Музей открыли после войны. Уже взрослой я была в нем. Я люблю профессиональные музеи. Этот музей представителен и интересен, однако посещается не очень активно.

На противоположной стороне Введенского канала находится здание Военно-морской медицинской академии. Так она называлась после войны. Когда-то это была Обуховская больница, одна из первых городских больниц в России. Она была открыта в 1779 году и включала дом призрения для умалишенных. Именно она упоминается у Пушкина в Пиковой даме: «Герман сошел с ума. Он сидит в Обуховской больнице в 17-м нумере, не отвечает ни на какие вопросы и бормочет необыкновенно скоро: Тройка, семерка, туз! Тройка, семерка, туз!». Позже в Обуховской больнице работал Н.И. Пирогов и провел здесь первую операцию под эфирным наркозом. Здесь работал И.И. Греков, тот самый, о котором Е. Шварц и Н. Олейников писали:

Вдруг профессор в залу входит
С острым ножиком в руке,
Лучевую кость находит
Локтевой невдалеке.
Лучевую удаляет
И, в руке ее вертя,
Он берцовой заменяет,
Улыбаясь и шутя.
Молодец, профессор Греков,
Исцелитель человеков!
Он умеет все исправить,
Хирургии властелин!
Честь имеем вас поздравить
Со днем ваших именин!

В моем детстве Военно-морская медицинская академия была самой авторитетной в городе. Здесь лечились и иногда умирали высокие военные и гражданские чины. Их похоронные процессии в то время были весьма впечатляющими. Они проезжали мимо нашего дома на Волково кладбище. Шестерка (иногда четверка) лошадей, покрытых попонами, катафалк с балдахином, форейторы в траурной униформе. Сзади следовал духовой оркестр, рота солдат для погребального салюта, провожающие. Заслышав траурный марш Шопена или «Вы жертвою пали в борьбе роковой», мы, дети, бежали посмотреть. Похороны совсем не ассоциировались со смертью, потерей, печалью. Просто любопытное зрелище. Позднее такие похороны были отменены. И если раньше выражение «двигаться со скоростью похоронной процессии» было олицетворением медлительности, то после ее моторизации она стала олицетворением быстроты перемещения в мир иной.

Обуховская больница, она же Военно-морская медицинская академия, она же Военно-медицинская академия.

В сторону Технологического института (он был центром ориентации западнее вокзала) Загородный проспект пресекали несколько параллельных улиц, для запоминания которых существовало мнемоническое правило: ‘Разве Можно Верить Пустым Словам Балерины’, то есть Рузовская, Можайская, Верейская, Подольская, Серпуховская, Броницкая. Следующей параллельной улицей был Московский проспект, он же Международный, он же проспект Сталина (переименованный по просьбе трудящихся), он же проспект Мира, он же Забалканский. Все в соответствии с погодой на дворе. По этому проспекту проходит Пулковский меридиан.

Дом, в котором я родилась и прожила больше тридцати лет, стоит на углу Загородного проспекта и Гороховой улицы. Загородный никогда не менял своего названия. Зато Гороховая меняла названия неоднократно. В моем детстве говорили, что она так названа по цвету мундиров полицейских, обитавших в управлении петербургского градоначальника, располагавшегося в начале улицы. В советские годы она стала улицей Дзержинского. Это опять же отнесение к силам правопорядка. Царское управление градоначальника превратилось в страшное ВЧК под сердечной опекой незабвенного Феликса Эдмундовича. Гороховая, которая вернулась к своей девичьей фамилии, одна из трех лучевых улиц, исходящих от Адмиралтейства, по градостроительному проекту, восходящему к первому петербургскому архитектору П.М. Еропкину.

Эту часть города часто избирали русские литературные классики местом действия своих романов. Помните, как начинается роман И.А. Гончарова: «В Гороховой улице, в одном из больших домов, народонаселения которого стало бы на целый уездный город, лежал утром в постели, на своей квартире, Илья Ильич Обломов». На Гороховой волею Достоевского жил мрачный Рогожин, где и убил Настасью Филипповну.

А еще раньше здесь живали друзья Пушкина Баратынский и Дельвиг. Они дурачились и писали шутливые стихи о своей жизни:

Там, где Семеновский полк, в пятой роте, в домике низком

Жил поэт Баратынский с Дельвигом, тоже поэтом.

Тихо жили они. За квартиру платили немного,

В лавочку были должны, дома обедали редко.

Часто, когда покрывалось небо осеннею тучей,

Шли они в дождик пешком, в панталонах трикотовых тонких,

Руки спрятав в карман (перчаток они не имели),

Шли и твердили шутя: «Какое в россиянах чувство!»

Наш дом «хороших кровей». Автор проекта архитектор Леонтий Бенуа, который построил корпус Русского музея, носящий его имя, и много других интересных зданий. Дом рассчитан на респектабельную публику: врачей, адвокатов. Квартиры по 7-10 комнат с большой кухней и дровяной плитой в середине, с комнатой для прислуги. Это всё в далеком прошлом. В моем детстве врачи и адвокаты были «уплотнены». Квартиры стали коммунальными. В девятиметровой комнате для прислуги проживало по два-три человека. Врачи и адвокаты подальновиднее сами подселили в свои квартиры родственников и знакомых и тем самым избежали национальных и классовых конфликтов, оставив для разнообразия жизни только семейные. Моя семья жила на последнем, четвертом этаже, в угловой комнате с эркером, из которого открывался прекрасный вид на Адмиралтейство и перекресток.

Помню День Победы 9 мая 1945. Мимо нашего дома шла праздничная колонна Ленинградского военного округа. Население ликовало и бросало им цветы. Как известно, «веселие Руси есть питие», поэтому в конце праздничного дня компания моряков устроила драку. Они размахивали ремнями с массивными металлическими пряжками. Было страшно. 

Несколькими днями позже показательно провели  колонну пленных немцев. Их видели мы впервые. Потрепанная форма. Вид довольно жалкий. Население смотрело на них, как мне кажется,  без ненависти, кто-то даже с состраданием.

Однажды мама со мной зашла проведать свою подругу. Та сказала, что у нее неполадки с водопроводом и сейчас придет водопроводчик. Пришли двое — пленный немец и охранник с винтовкой. Немец занялся ремонтом, а охранник пошел дальше разводить или собирать своих подопечных. Немец быстро и хорошо справился с делом. Мамина подруга напоила его чаем.

Об этом эпизоде я уже писала, но повторить здесь, по-моему, уместно.

Угол Загородного и Гороховой. Дом постройки Л. Бенуа, где я жила.

Заглянула во двор нашего дома. Чистенько. Окна квартиры моей подружки выделяются новыми стеклопакетами. Знак современного благосостояния. Окно квартиры нашей кухни распахнуто, как и тогда, когда из него выбросился сосед. Вернувшись с войны, он вскоре женился. Брак был недолгим, и он вернулся в нашу квартиру к матери и сёстрам. Что побудило его к этому броску? На мои вопросы я получала ответ: «Не твоего ума дело». Он остался жив, но я больше его не видела. Полностью парализованный, он пролежал несколько лет совершенно беспомощным.

Напротив нашего дома стоят казармы Семеновского полка. Это первый потешный полк Петра Великого, принимавший участие в походе на Азов, в русско-шведской войне. Свою петербургскую прописку полк получил здесь, на Загородном, имел казармы, плац, офицерское собрание, церковь, теперь разрушенную (я о ней уже упоминала). Сейчас офицерское собрание выглядит вполне респектабельно.

Бывшее офицерское собрание Семеновского полка.

Одна из казарм, замыкающая Гороховую, была взорвана на моих глазах. Мы это наблюдали из нашего эркера. Был проект продолжить Гороховую дальше Загородного проспекта. Наши окна выходили как раз на перекресток. Накануне дворник предупредил всех жильцов, чтобы они открыли окна и не высовывались. Подрыв здания был назначен на раннее  утро теплого светлого июньского дня. Раздался взрыв, сначала осветивший нежным розовым светом четырехэтажные стены пустого изнутри здания, затем они стали раскачиваться с нарастающей амплитудой, пока не рухнули одновременно во внутрь. Взрывать научились хорошо. Затем команда пленных немцев под охраной двух солдат несколько месяцев разбирала завал. По цепочке передавали кирпичи и грузили в машину. Работа была организована очень четко. Бывали перерывы, когда какой-то немец подзывал нас, детей, играющих неподалеку, давал деньги и просил купить мороженое. Мы это всегда выполняли.

Идея продлить Гороховую завяла, а на Семеновском плацу вырос ТЮЗ — театр юного зрителя. Может быть, я ретроград, но я больше люблю старый ТЮЗ на Моховой. Здесь же возник памятник А.С. Грибоедову. Когда родился наш сын, мы водили его гулять к «Грибоедову». При этом у него возникло странное непонимание, которое выяснилось, когда муж проезжал с ним на троллейбусе мимо памятника Ленину в Московском районе (арх. Аникушин). Увидев Ильича, он воскликнул, как всегда громогласно: «А это что за Грибоедов тут стоит?». В троллейбусе воцарилась испуганно- неодобрительная тишина. Муж вышел на остановку раньше, чем было нужно. Оказывается, в понятиях сына всякая бронзовая фигура на улице называется Грибоедов.   

Памятник А.С. Грибоедову.

Теперь Семеновский плац носит оптимистичное название Пионерской площади. Вряд ли сейчас вспоминают, что здесь была инсценирована казнь петрашевцев, в том числе Ф.М. Достоевского. А активисты «Народной воли», участвовавшие в убийстве Александра II, были повешены на Семеновском плацу. Это Перовская, Желябов, Рысаков, Михайлов, Кибальчич. История Семеновского полка — отдельная тема с его участием в Полтавской битве, в Бородинском сражении, в битве под Лейпцигом, восстаниями в полку, их подавлением, заключением в Петропавловку, подавлением силами полка в 1905 году восстания в Москве, переходом на сторону белых в Петрограде. В 2013 году Семеновский полк «возрожден». Что общего он имеет с петровским полком? Какое будущее ему уготовано?

На другом углу Загородного и Гороховой находилась «площадка» — маленький пыльный скверик, где сейчас выросла маловыразительная стекляшка. «Площадка», как утверждают старожилы с большим чему у меня стажем, возникла на месте полицейского участка, сгоревшего в одночасье. На «площадке» я скакала. Скакала через веревку, самозабвенно, с утра до вечера, без перерыва на обед. После войны, кроме веревки, не было других развлечений. Все мои ровесницы скакали: поодиночке, крутя веревку вперед, назад, складывая руки кренделем. Группами, когда двое крутили веревку, а остальные впрыгивали поодиночке, парами, с разных сторон. Сколько сандалий здесь было вдрызг изношено?

Позже веревку сменил волейбол. В волейбол играли девочки и мальчики. Здесь возникали первые симпатии. Пасс адресовался непременно предмету симпатии. Моим симпатизантом был Толя. Он учился в восьмом классе, а я в седьмом. Школы, естественно, были раздельные (мой приятель до старости шутил, что он — жертва раздельного обучения). Помимо волейбола нас объединяли собаки. У моего отца был английский сеттер, белая охотничья собака Маркиз. Его шерсть имела кокетливый розоватый оттенок от мастики для натирки полов. У Толи была русская гончая. В мои обязанности входило гулять с Маркизом. Когда я выходила из дома, Толя уже сидел на «площадке» и тут же присоединялся ко мне. После молчаливой прогулки он спрашивал, пошлют ли меня в булочную, и сопровождал меня до булочной и обратно. Мы бросались в глаза с двумя белыми собаками, что тут же отметила моя мама. Она стала настоятельно требовать, чтобы мальчик приходил к нам в дом. Толя боялся моей мамы еще больше, чем меня. Мама заявила, что мальчик, который отказывается приходить в дом, имеет дурные мысли. Я понятия не имела, какие дурные мысли могут иметь мальчики. Думаю, что и Толя не имел понятия о дурных мыслях. Они роились в воспаленном воображении моей мамы. Наши прогулки с течением времени как-то рассосались. Может быть, подрос брат и сменил меня на поприще прогулок с Маркизом, может быть, мы переросли интересы «площадки».

По Гороховой до Фонтанки, до очередных казарм Московского полка, знаком каждый дом. Хочется сказать об одном, Гороховая, 64. В этом доме жил Распутин, тот самый Гришка Распутин — злой гений русской истории. Он жил на втором этаже, на одной лестничной площадке со свекровью маминой подруги. По ее рассказам, на площадке денно и нощно дежурил «топтун» — полицейский в штатском. Встречаясь на лестнице со «старцем», соседи раскланивались.

Гороховая, 64, дом, где жил Григорий Распутин.

Какие еще приметы послевоенного детства можно вспомнить? Керосиновая лавка в подвале на противоположной стороне Гороховой. Открытая ванна с остро пахнущим керосином, который меня посылали покупать с бидончиком. Коммунальные кухни, где на каждом столе стояла керосинка, примус или керогаз. В доме было огромное количество крыс. Они прогрызали дыры в полу и бегали по кухне. Я их боялась и, прежде чем войти в кухню, долго топала ногами, чтобы они разбежались. Близость к Витебскому вокзалу обеспечивала нас молоком. Этот продукт тогда в магазинах не продавался. Молочницы рано утром приезжали из пригорода, разносили молоко по квартирам, где-то оставляли свой огромный тяжелый бидон и бежали на работу. В немногочисленных продуктовых магазинах можно было «отоварить» карточки, В них в свободной продаже стояли от пола до потолка консервные банки с крабами «CHATKA». Народ их не покупал, то ли не распробовал, то ли предпочитал более калорийную пищу. «Всем давно понять пора бы, как вкусны и нежны крабы». Через несколько лет поняли, и крабы перекочевали в салаты оливье в каждом доме, чтобы потом исчезнуть и остаться в воспоминаниях. Первый коммерческий магазин со свободной продажей открылся на углу Загородного и Звенигородской. Все невообразимо красиво и соблазнительно, но и недоступно дорого. Емкости с икрой — черной, паюсной, красной. Конфеты в безумном разнообразии. Шоколад — лом, который иногда перепадал и нам.

Помню денежную реформу, которая кого-то очень озадачила, но не нашу семью. Накануне старались избавиться от остатков подлежащих замене денег. Может быть, мама где-то подсуетилась, но купить было практически нечего. К вечеру выяснилось, что осталась какая-то мелочь. Ее можно было оставить для нумизматов или купить бидончик пива. Меня послали в ларёк напротив дома и тем самым решили проблему. Запомнился анекдот того времени: «Встречаются двое. Как ты потратил старые деньги? — Да не очень удачно: купил костюм и кресло. Но ведь это очень хорошо! Да, но костюм водолазный, а кресло гинекологическое».

Я увлеклась воспоминаниями. Ну, а Витебский вокзал? Он не обманул моих ожиданий.

Царскосельская — первая железная дорога общественного пользования в России — была открыта 30 октября 1837 года. Она связывала Петербург с Царским Селом и позже с Павловском. Строительством руководил австрийский инженер Франц Антон Герстнер. Он же был первым машинистом паровоза «Проворный», построенного на заводе Стефенсона. Стараниями Герстнера установлен размер железнодорожной колеи, действующий в России до сих пор и отличный от европейской. Памятник Герстнеру с недавних пор стоит в здании Витебского вокзала.

Строитель первой в России железной дороги Ф.А. Герстнер.

Первая железная дорога поначалу воспринималась населением как аттракцион, связывающий столицу с летней царской резиденцией. Только к середине века значение нового вида транспорта было по достоинству оценено. К этому времени было построено первое каменное здание вокзала. На рубеже XIX-XX веков набравшая силу индустриализация позволила отказаться от закупок за границей всего железнодорожного оборудования, включая рельсы, и использовать отечественный металл в промышленном и гражданском строительстве. Так возник проект Витебского вокзала в стиле модерн, ориентированном на широкое применение металлических конструкций. Авторы проекта академик архитектуры С.А. Брожозовский и гражданский инженер С.И. Минаш.

Крытый перрон и один из залов вокзала из металлических конструкций, соединенных клёпкой. Сварка в то время ещё не использовалась.

Одним из главных принципов модерна является его удобство и изящество. Все просторно, функционально, красиво.

Главный вестибюль вокзала. В центре бюст императора Николая II, открывшего в 1904 году Санкт-Петербургско — Витебскую железную дорогу.

Изящный декор вестибюля с масками Меркурия, покровителя торговли и путешественников.

Использование кованых декоративных решеток в качестве строительных элементов и для украшения. Ажурная витая лестница за переходным мостиком не менее хороша.

Один из залов ожидания. Все интерьеры выдержаны в едином стиле.

Помимо транспортного назначения, вокзалу предназначалась культурно-развлекательная роль. Здесь есть ресторан (к сожалению, закрытый в момент нашего посещения), который служил декорацией для съемок нескольких кинофильмов, и концертный зал.Последний украшен картинами, изображающими историю и культурную жизнь Царскосельской железной дороги. Поэтому он официально называется «Картинный зал».

   Не знаю, является ли это чисто русской традицией использование вокзалов для проведения концертов, но на бывшей Царскосельской железной дороге это так. Вокзал в Павловске знаменит своими концертами. Краткая хронология этих концертов и имена исполнителей говорят сами за себя:

   1836 год. Бенефис хора московских цыган под управлением И.О. Соколова;

   1839 год. Выступление бального оркестра из Вены под управлением Й. Германа;

   1843 год. Выступление венгерского композитора Ференца Листа;

   1856 год. Выступление венского короля вальсов Иоганна Штрауса;

   1865 год. Выступление И. Штрауса с исполнением хора М.И. Глинки «Славься» с колокольным звоном и пушечной пальбой;

   1877 год. Концерт А.Г. Рубинштейна, основателя Русского музыкального общества и первой консерватории;

   1886 год. Последнее выступление И. Штрауса. Благотворительный концерт в пользу музыкантов и художников;

   1893 год. Выступление оркестра народных инструментов под управлением В. Андреева;

   1912 год. Авторское исполнение первого концерта для фортепиано С.С. Прокофьева;

   1914 год. Прощальное выступление балерины Анны Павловой;

   1918 год. Сезон открылся Марсельезой.

   На этом летопись концертной деятельности Павловского вокзала заканчивается.

Концертный (Картинный) зал Витебского вокзала с прекрасной акустикой. В этом мы удостоверились, невольно прослушав разговор девицы по телефону в другом конце зала.

Сейчас здесь возобновлена традиция проведения концертов классической музыки. 

Декор концертного зала с картинами, изображающими историю железной дороги и музыкальные традиции вокзала.

Помимо главного здания Витебского вокзала, сбоку находится небольшой Царский павильон, который входит в архитектурный ансамбль главного вокзала.

Царский павильон Витебского вокзала. Именно около этого павильона после войны цвело поле красных маков и гудели паровозы.

Автор Маргарита Рупперт